28 мар в 00:15 
Brat122 
: 
Brat122 : Ксения
Довелось мне как-то жить в псковской деревне Пискуны неподалеку от Острова под чужой фамилией. Биография тоже была липовая. Простенькая. Студент исторического факультета. Будущий археолог. Вообще-то, достаточно было глянуть на мои разбитые костяшки рук и старый шрам от кастета возле левой губы, чтоб усомниться в этом, только кому до меня было дело?
В старой избе, кроме меня, проживала седая, как лунь, бабка и ее внучатая племянница, Ксюша. Бабке Любе я отвалил за проживание столько денег, что она согласилась бы взять меня на постой, даже если бы я оказался английским шпионом.
Деревенька была вполне подходящая, чтобы сдохнуть от тоски уже на третьи сутки. Местные лечились проверенными антидепрессантами собственного изготовления. В принципе, неплохое средство, но с непредсказуемыми побочными эффектами.
Спасала Ксюша.
Лет ей было восемнадцать, но выглядела она нескладным подростком. Небольшого росточка, кудрявая, невероятно худая (она до сих пор не носила лифчики), с огромными доверчивыми серыми глазами на конопатом лице, крупным носом с горбинкой, была она вообще какой-то нездешней породы, хотя родители с вполне русскими фамилиями покоились на местном кладбище. У деревенских она считалась не то, чтобы юродивой, но и не от мира сего. Школу она закончила с трудом. Работала в сельмаге, пока он не закрылся. Парнями не интересовалась, да и они ею не очень-то, да их и было в деревне по пальцами пересчитать… Было в ней что-то необычное. Словно она имела какой-то внутренний голос, который вел с ней постоянные беседы. Иногда я даже замечал, как она отвечала Ему, беззвучно шевеля губами, иногда она улыбалась, когда Голос сообщал ей радостные вести, а иногда и хмурилась, пугалась, втягивая голову в плечи. Телевизор она смотреть не любила, книг в доме не было, кроме Библии и Псалтири, которые лежали на колченогом стуле в изголовье бабкиной кровати.
Сначала она меня дичилась. Мой потрепанный «Хаммер», который я загнал во двор, вытеснив за ворота недовольных кур, вызывал в ней благоговейный ужас. Она робко наблюдала за ним с крыльца, как за опасным зверем и только на третий день, осмелев, подошла и осторожно потрогала руками бампер. Я стоял рядом и подбадривал.
- Смелее, Ксюша, не укусит! Это же просто железо!
Она забавляла меня, как ребенок, и как ребенка я старался баловать ее. Привозил из города конфеты и черешню, подарил ей китайский плеер, цветастый зонтик от солнца, панаму… Подарки она принимала с простодушной радостью, без льстивой угодливости и приторных «ахов». Как-то раз, употребив от скуки «антидепрессанта», я даже показал ей класс стрельбы из пистолета, на который у меня было официальное разрешение и который я хранил в спортивной сумке под кроватью. «Макарыч» напугал ее, и она категорически отказалась стрелять по мишени, которую я наспех соорудил далеко от деревни, в поле, но в руки пистолет взяла и долго щупала его и даже нюхала, как редкого и опасного зверька.
Об окружающем мире Ксения имела весьма странные представления. Например, считала, что Англия находится где-то за Опочкой, а в Америке живут одни негры.
Маясь от безделья, я взялся ее просвещать и за несколько дней рассказал всю историю человечества, а заодно и просветил ее по части географии Псковской области. Но больше всего я любил поговорить на тему, которую Ксения терпеть не могла. Я допытывался, почему Ксения до сих пор не влюблена и не выходит замуж.
- Как это? – испуганно спрашивала она.
- Тебе уже исполнилось восемнадцать лет. Значит, ты можешь стать женой, понимаешь?
Ксения трясла головой.
- Ну что? Не хочешь? Ай-яй-яй! Такая взрослая девка и не хочешь. Непорядок. Все девки выходят замуж. Так уж Бог положил.
Отношение к Богу у Ксении было трогательно-серьезным. Она краснела и оправдывалась, как мне казалось, не передо мной уже, а перед Богом:
- Меня парни не любят. Смеются. Куда мне?
- Парни всегда смеются, – транслировал я ответ Бога, и как бы даже Его важным голосом, – не обращай внимания. Женится – сразу расхочется смеяться. Заботы пойдут… Детишки сопливые… Но ты помни: парни все такие хитрые! Он, например, захочет целоваться, а ты ему – нет, мол, только после свадьбы.
- Он не захочет, – серьезно отвечала Ксения.
- Почему это?
- Да вы поглядите на меня! Ни кожи – ни рожи. Худая как щепка. Нос как… Я мамино фото смотрела-смотрела, а так и не поняла: в кого я такая уродилась. Бабушка говорит, что в проезжего молодца. Был у нас тут один, Цыганом звали, только у кого теперь спросишь? Да и не нужен мне никто! Я вот думаю… у нас тут неподалеку монастырь женский открылся. Как думаете, возьмут меня в монахини?
Она уже не в первый раз заговаривала о монашестве. Сначала я шутил по этому поводу, потом сердился, даже кричал что-то, что любой дурак-обыватель кричит в подобных случаях – про прекрасную жизнь, которую монах добровольно хоронит в монастыре. Забавно, что «прекрасная жизнь» в деревеньке Пискуны выглядывала отовсюду из-за перекошенных заборов в такой страшной, убогой «красе», что мысль спрятаться от нее в монастыре уже и не казалось столь нелепой… Оставался один убийственный аргумент:
- А детки? Ты же будущая мать!
Ксения хмурилась, с досадой отряхивала пыль с подола, не отвечала.
- Неужто никто и не сватался?
- Шутите все? Жалеете? Ну берите тогда вы. Я согласная.
- Нет, Ксения, я уже старенький, стреляный воробей. Мне бы под стреху забиться, да отдохнуть.
- Старенький! Насмешил. Да тебе и тридцати нет (она постоянно прыгала с вы на ты).
— Это по паспорту, а по правде – лет семьдесят, не меньше. Устал я, Ксюша, сильно устал жить. Да и не жил, если честно признаться.
- Чудно как-то говорите. Как можно устать жить? А если устали – Боженьку просите. Он поможет.
- А ты часто просишь? О чем?
- Прошу! – вздохнула Ксения – За бабушку прошу. Чтоб не забирал… Кроме нее, у меня и нет никого на белом свете. В прошлом году болела она сильно. Ну, я и упросила, чтобы она выздоровела.
- Думаешь – Он помог? Откуда знаешь?
- А кто же? – изумленно отвечала она. – Он мне сам сказал. Утром. Я у окна стояла, утренние молитвы читала вслух, и вдруг так тепло на сердце стало, так хорошо… я даже всплакнула… И страх ушел. И знаешь, солнце вдруг вышло из-за тучи. Давно его не было, недели две шли дожди… И вот вышло. Совсем на чуть-чуть! Побежала к бабуле, а она уже поднялась с постели, с печкой возится… Как же.
- Знать, молитва твоя сильная. А за меня могла бы помолиться?
- Неужто заболел?
- Нет… то есть да. Только лекарства тут не помогут. Тяжело мне, Ксения. Я…
Я запнулся. Перехватило горло. С ужасом я почувствовал, как глаза мои наполнились слезами. Что за черт! Артур, которого братва прозвала «железным дровосеком», готов расплакаться. И перед кем? Перед девчонкой!
- А ты поплачь, – сказала Ксения, ничуть не удивившись, – не бойся. Легче станет. Он поможет.
- Боюсь, Ксения, мне не поможет. Злыдень я. Законченный. Но – попытка не пытка, как любит говорить наш бригадир… когда ему нужно разговорить человека. Шутка. Хороший ты человечек, Ксения. Таких Бог любит. Попроси Его… чтоб в эту пятницу Он за мной приглядывал. Особо. Чтоб Его воля, а не моя. Как-то так… Помолись, короче, о грешной душе раба Артура.
Ксения смотрела на меня с ужасом и состраданием.
- Помолюсь, коли просишь. Только вы и сами просите. Не бойтесь. Он добрый.
Сказала она это без всякого пафоса. Как будто речь шла о том, чтобы попросить пятихатку у соседа до получки. И я почему-то поверил.
…В эту ночь я долго не мог заснуть. Завтра меня ждал трудный день. Я должен был… даже не знаю, как это назвать… впрочем, назову вещи своими именами – убить человека. И ладно бы просто человека – своего друга. Серега прятался в заброшенной хибаре под Псковом. Его искали почти месяц, пока нелегкая не понесла его на местный рынок за дозой. В бригаду привел его я, и убрать его предстояло тоже мне. Только сначала он должен был услышать последний привет от братвы.
- В нашем деле друзей нет, – наставлял меня Степан по кличке Майор, в прошлом политрук советской армии, мужик с принципами, которые он сам выдумал, когда армия развалилась, и за которые держался остервенело. – Спасибо скажи, что сам не попал в замес. Мне спасибо! А то лежал бы уже где-нибудь на Южном.
Мы с Серегой были друзьями по спорту. Пять лет занимались вместе боксом. Четыре раза встречались на ринге. Три раза рефери поднимал мою руку за явным преимуществом. Четвертый раз, на первенстве города, меня вынесли на плечах с ринга в раздевалку секунданты и аккуратно пристроили на скамью, всунув в руку вату с нашатырем. Это когда я пропустил свинг в третьем раунде. Пушечный удар был у парня, килограммов так на пятьсот. В моем коллективе такие были на вес золота. Но в разбойники Серега идти долго не хотел. Сказывалось воспитание в семье школьных педагогов. Увы, Серега был, как и я, самолюбив и тщеславен. Он мучительно и безуспешно пытался встроиться в нормальную жизнь, которая ежедневно оскорбляла его нищетой и несправедливостью, но в конце концов сломался. Все произошло само собой. Уговоры тут ни при чем. Просто как-то раз я подъехал к его парадной на своем новом «Хаммере» и припарковался рядом с его ржавым «Жигулем». Такая вот наглядная агитация. Сработало! Я подписался за него перед очень серьезными людьми, и его взяли в серьезные дела. Первые два года Серега был в шоколаде. А потом влюбился в белобрысую стерву из варьете, которая вбила себе в голову, что она реинкарнация Клеопатры, и сеяла вокруг себя раздоры, кровь и смуты. Серега, как всякий влюбленный дурак, ничего этого не видел и наделал много глупостей. Одна из них стала для него роковой.
Приговор у нас, как в старые добрые времена, выносила тройка. Сказывалось стилистическое влияние Майора, который мысленно все еще носил погоны. Без них он, вероятно, чувствовал себя заурядным бандитом, а с этим он смириться не мог. Если бы ему позволили – в нашей ОПГ наверняка ввели и настоящие погоны и устав. Армия осиротела, потеряв такого бойца.
Совсем смешно, что главный голос в тройке принадлежал Иванычу – мужику спокойному и добродушному, в прошлом исполнителю высшей меры наказания в «Крестах». Поговаривали, что на его счету было сто шестьдесят исполнений.
Николай Иванович и определил меня в палачи.
Пользовался я всегда ПМ. У нас в бригаде этого добра было навалом еще с 90-х, когда Майор имел тесные контакты с тыловыми ведомствами на окраинах разваливающейся страны. Вечером я достал «Макарыча» из спортивной сумки, проверил, смазал, завернул в грязную тряпку и забросал опять сверху тряпьем с кроссовками. Работал я всегда один. Возможно, поэтому и жив был пока. Клиенты мои ходили без охраны. Теми, которые ходили с охраной, занимались люди посерьезней, чем я. Там и деньги были серьезней, это правда, только в гробу карманов нет, как говорят в народе. Мой контингент – разбойники среднего звена, которые безуспешно пытались стать бизнесменами (ох, не любит таких братва). Последнее, что они видели в этом падшем мире – мое лицо крупным планом. Видели и все понимали. И я помню их лица – с широко распахнутыми от изумления глазами: «Не может быть!» Никто не верил, что жизнь закончилась и аплодисментов не будет. «Пах!» – и душа человека выпархивала из тела, как птичка из клетки. А тушка оставалась на лестничной площадке в распоряжении судмедэксперта, который исправно и безрезультатно искал следы моей деятельности.
Утром в пятницу я вышел в запущенный сад, чтоб помолиться. Иногда я ходил в церковь, но чаще молился на природе – когда удавалось. Так мне было понятнее. В церкви все пугало, сковывало, подавляло. А в лесу я был в первозданном храме, и ничто не мешало мне обратиться к Богу с просьбой простить в очередной раз за то, что я посылал ему курьерской почтой еще одну душу без покаяния. В это утро что-то мешало мне бесстыдно врать Создателю, и я только повторял: «Да будет на все воля Твоя! Прости меня, окаянного!» Потом присел под старой липой и незаметно задремал.
Проснулся, как от толчка, с бешено колотящимся сердцем.
В избе было пусто. Только на столе стояла тарелка с вареными яйцами, хлебом и творогом. Есть не хотелось. Я наскоро умылся, швырнул спортивную сумку в машину и надавил на газ.
…Собственно, разговор был закончен. Серега и не отпирался. Очнувшись от наркотического дурмана, он долго не мог понять, почему правая его рука прикована наручниками к батарее. Когда понял – заплакал. Моего босса интересовал один только вопрос: назвал ли очень серьезным людям Сергей фамилию, которую нельзя было называть. Никому. Даже во сне. Правда, приговор в любом случае я обязан был привести в исполнение. И знали мы об этом оба. К тому же, как оказалось, фамилию он назвал.
Пора было ставить точку, но я медлил. И с каждой секундой терял уверенность, что на этот раз нажму на спусковой крючок. «Запасные документы есть. Есть славное местечко в Белоруссии, где можно укрыться. Есть заначка на черный день. И есть Ксюша. И пропадите вы все тут пропадом!» То, что совсем недавно казалось немыслимым, становилось очевидным и окрыляло. Ну, конечно – побег! Прочь из этого ада! Спортивная сумка стояла у меня в ногах. Я вжикнул молнией и вытащил сверток. И сразу почувствовал, что с ним что-то не так. Дернул за тесемку и… на пол вывалились плоскогубцы! Клочок бумаги упал рядом. Я поднял его и развернул. «Я молилась, как ты и просил. Оружие твое я утопила в озере. Прости».
Огромная тяжесть упала с моих плеч. Я отомкнул наручники. Серега безуспешно пытался целовать мои трясущиеся руки. Он рыдал в голос, боюсь, я тоже…
«Хаммер» с визгом рванул с места и вскоре вырулил на объездную. Я старался ехать аккуратно, хотя это и стоило мне усилий. Серега, согнувшись на заднем сиденье, дрожал крупной дрожью. Мы не проронили ни слова всю дорогу. На Палкинском шоссе я остановился возле кургана, посреди бескрайних полей. Достал из бардачка сверток с пятитысячными купюрами. Отслюнявил от пачки половину, протянул ему.
- Здесь около ста тысяч. Меня не ищи. До райцентра тут километра три. Найди какую-нибудь занюханную деревеньку и замри до глубокой осени. Думаю, искать они тебя будут не больше месяца. Меня не благодари. Это я во всем виноват. А потом двигай от Питера подальше. Надеюсь, припас что-нибудь на черный день?
- Да. А ты как же?
- А я женюсь. Или уйду в монастырь. Как жена скажет. Прощай.
Через час я был в Пискунах. На крыльце стояла Ксения в белой кофте и длинной черной юбке. В руке у нее был белый платок. Я вышел из машины. Мы посмотрели друг другу в глаза, и она бросилась мне на шею…
---
Автор: Артур Болен
Из сети интернет
В старой избе, кроме меня, проживала седая, как лунь, бабка и ее внучатая племянница, Ксюша. Бабке Любе я отвалил за проживание столько денег, что она согласилась бы взять меня на постой, даже если бы я оказался английским шпионом.
Деревенька была вполне подходящая, чтобы сдохнуть от тоски уже на третьи сутки. Местные лечились проверенными антидепрессантами собственного изготовления. В принципе, неплохое средство, но с непредсказуемыми побочными эффектами.
Спасала Ксюша.
Лет ей было восемнадцать, но выглядела она нескладным подростком. Небольшого росточка, кудрявая, невероятно худая (она до сих пор не носила лифчики), с огромными доверчивыми серыми глазами на конопатом лице, крупным носом с горбинкой, была она вообще какой-то нездешней породы, хотя родители с вполне русскими фамилиями покоились на местном кладбище. У деревенских она считалась не то, чтобы юродивой, но и не от мира сего. Школу она закончила с трудом. Работала в сельмаге, пока он не закрылся. Парнями не интересовалась, да и они ею не очень-то, да их и было в деревне по пальцами пересчитать… Было в ней что-то необычное. Словно она имела какой-то внутренний голос, который вел с ней постоянные беседы. Иногда я даже замечал, как она отвечала Ему, беззвучно шевеля губами, иногда она улыбалась, когда Голос сообщал ей радостные вести, а иногда и хмурилась, пугалась, втягивая голову в плечи. Телевизор она смотреть не любила, книг в доме не было, кроме Библии и Псалтири, которые лежали на колченогом стуле в изголовье бабкиной кровати.
Сначала она меня дичилась. Мой потрепанный «Хаммер», который я загнал во двор, вытеснив за ворота недовольных кур, вызывал в ней благоговейный ужас. Она робко наблюдала за ним с крыльца, как за опасным зверем и только на третий день, осмелев, подошла и осторожно потрогала руками бампер. Я стоял рядом и подбадривал.
- Смелее, Ксюша, не укусит! Это же просто железо!
Она забавляла меня, как ребенок, и как ребенка я старался баловать ее. Привозил из города конфеты и черешню, подарил ей китайский плеер, цветастый зонтик от солнца, панаму… Подарки она принимала с простодушной радостью, без льстивой угодливости и приторных «ахов». Как-то раз, употребив от скуки «антидепрессанта», я даже показал ей класс стрельбы из пистолета, на который у меня было официальное разрешение и который я хранил в спортивной сумке под кроватью. «Макарыч» напугал ее, и она категорически отказалась стрелять по мишени, которую я наспех соорудил далеко от деревни, в поле, но в руки пистолет взяла и долго щупала его и даже нюхала, как редкого и опасного зверька.
Об окружающем мире Ксения имела весьма странные представления. Например, считала, что Англия находится где-то за Опочкой, а в Америке живут одни негры.
Маясь от безделья, я взялся ее просвещать и за несколько дней рассказал всю историю человечества, а заодно и просветил ее по части географии Псковской области. Но больше всего я любил поговорить на тему, которую Ксения терпеть не могла. Я допытывался, почему Ксения до сих пор не влюблена и не выходит замуж.
- Как это? – испуганно спрашивала она.
- Тебе уже исполнилось восемнадцать лет. Значит, ты можешь стать женой, понимаешь?
Ксения трясла головой.
- Ну что? Не хочешь? Ай-яй-яй! Такая взрослая девка и не хочешь. Непорядок. Все девки выходят замуж. Так уж Бог положил.
Отношение к Богу у Ксении было трогательно-серьезным. Она краснела и оправдывалась, как мне казалось, не передо мной уже, а перед Богом:
- Меня парни не любят. Смеются. Куда мне?
- Парни всегда смеются, – транслировал я ответ Бога, и как бы даже Его важным голосом, – не обращай внимания. Женится – сразу расхочется смеяться. Заботы пойдут… Детишки сопливые… Но ты помни: парни все такие хитрые! Он, например, захочет целоваться, а ты ему – нет, мол, только после свадьбы.
- Он не захочет, – серьезно отвечала Ксения.
- Почему это?
- Да вы поглядите на меня! Ни кожи – ни рожи. Худая как щепка. Нос как… Я мамино фото смотрела-смотрела, а так и не поняла: в кого я такая уродилась. Бабушка говорит, что в проезжего молодца. Был у нас тут один, Цыганом звали, только у кого теперь спросишь? Да и не нужен мне никто! Я вот думаю… у нас тут неподалеку монастырь женский открылся. Как думаете, возьмут меня в монахини?
Она уже не в первый раз заговаривала о монашестве. Сначала я шутил по этому поводу, потом сердился, даже кричал что-то, что любой дурак-обыватель кричит в подобных случаях – про прекрасную жизнь, которую монах добровольно хоронит в монастыре. Забавно, что «прекрасная жизнь» в деревеньке Пискуны выглядывала отовсюду из-за перекошенных заборов в такой страшной, убогой «красе», что мысль спрятаться от нее в монастыре уже и не казалось столь нелепой… Оставался один убийственный аргумент:
- А детки? Ты же будущая мать!
Ксения хмурилась, с досадой отряхивала пыль с подола, не отвечала.
- Неужто никто и не сватался?
- Шутите все? Жалеете? Ну берите тогда вы. Я согласная.
- Нет, Ксения, я уже старенький, стреляный воробей. Мне бы под стреху забиться, да отдохнуть.
- Старенький! Насмешил. Да тебе и тридцати нет (она постоянно прыгала с вы на ты).
— Это по паспорту, а по правде – лет семьдесят, не меньше. Устал я, Ксюша, сильно устал жить. Да и не жил, если честно признаться.
- Чудно как-то говорите. Как можно устать жить? А если устали – Боженьку просите. Он поможет.
- А ты часто просишь? О чем?
- Прошу! – вздохнула Ксения – За бабушку прошу. Чтоб не забирал… Кроме нее, у меня и нет никого на белом свете. В прошлом году болела она сильно. Ну, я и упросила, чтобы она выздоровела.
- Думаешь – Он помог? Откуда знаешь?
- А кто же? – изумленно отвечала она. – Он мне сам сказал. Утром. Я у окна стояла, утренние молитвы читала вслух, и вдруг так тепло на сердце стало, так хорошо… я даже всплакнула… И страх ушел. И знаешь, солнце вдруг вышло из-за тучи. Давно его не было, недели две шли дожди… И вот вышло. Совсем на чуть-чуть! Побежала к бабуле, а она уже поднялась с постели, с печкой возится… Как же.
- Знать, молитва твоя сильная. А за меня могла бы помолиться?
- Неужто заболел?
- Нет… то есть да. Только лекарства тут не помогут. Тяжело мне, Ксения. Я…
Я запнулся. Перехватило горло. С ужасом я почувствовал, как глаза мои наполнились слезами. Что за черт! Артур, которого братва прозвала «железным дровосеком», готов расплакаться. И перед кем? Перед девчонкой!
- А ты поплачь, – сказала Ксения, ничуть не удивившись, – не бойся. Легче станет. Он поможет.
- Боюсь, Ксения, мне не поможет. Злыдень я. Законченный. Но – попытка не пытка, как любит говорить наш бригадир… когда ему нужно разговорить человека. Шутка. Хороший ты человечек, Ксения. Таких Бог любит. Попроси Его… чтоб в эту пятницу Он за мной приглядывал. Особо. Чтоб Его воля, а не моя. Как-то так… Помолись, короче, о грешной душе раба Артура.
Ксения смотрела на меня с ужасом и состраданием.
- Помолюсь, коли просишь. Только вы и сами просите. Не бойтесь. Он добрый.
Сказала она это без всякого пафоса. Как будто речь шла о том, чтобы попросить пятихатку у соседа до получки. И я почему-то поверил.
…В эту ночь я долго не мог заснуть. Завтра меня ждал трудный день. Я должен был… даже не знаю, как это назвать… впрочем, назову вещи своими именами – убить человека. И ладно бы просто человека – своего друга. Серега прятался в заброшенной хибаре под Псковом. Его искали почти месяц, пока нелегкая не понесла его на местный рынок за дозой. В бригаду привел его я, и убрать его предстояло тоже мне. Только сначала он должен был услышать последний привет от братвы.
- В нашем деле друзей нет, – наставлял меня Степан по кличке Майор, в прошлом политрук советской армии, мужик с принципами, которые он сам выдумал, когда армия развалилась, и за которые держался остервенело. – Спасибо скажи, что сам не попал в замес. Мне спасибо! А то лежал бы уже где-нибудь на Южном.
Мы с Серегой были друзьями по спорту. Пять лет занимались вместе боксом. Четыре раза встречались на ринге. Три раза рефери поднимал мою руку за явным преимуществом. Четвертый раз, на первенстве города, меня вынесли на плечах с ринга в раздевалку секунданты и аккуратно пристроили на скамью, всунув в руку вату с нашатырем. Это когда я пропустил свинг в третьем раунде. Пушечный удар был у парня, килограммов так на пятьсот. В моем коллективе такие были на вес золота. Но в разбойники Серега идти долго не хотел. Сказывалось воспитание в семье школьных педагогов. Увы, Серега был, как и я, самолюбив и тщеславен. Он мучительно и безуспешно пытался встроиться в нормальную жизнь, которая ежедневно оскорбляла его нищетой и несправедливостью, но в конце концов сломался. Все произошло само собой. Уговоры тут ни при чем. Просто как-то раз я подъехал к его парадной на своем новом «Хаммере» и припарковался рядом с его ржавым «Жигулем». Такая вот наглядная агитация. Сработало! Я подписался за него перед очень серьезными людьми, и его взяли в серьезные дела. Первые два года Серега был в шоколаде. А потом влюбился в белобрысую стерву из варьете, которая вбила себе в голову, что она реинкарнация Клеопатры, и сеяла вокруг себя раздоры, кровь и смуты. Серега, как всякий влюбленный дурак, ничего этого не видел и наделал много глупостей. Одна из них стала для него роковой.
Приговор у нас, как в старые добрые времена, выносила тройка. Сказывалось стилистическое влияние Майора, который мысленно все еще носил погоны. Без них он, вероятно, чувствовал себя заурядным бандитом, а с этим он смириться не мог. Если бы ему позволили – в нашей ОПГ наверняка ввели и настоящие погоны и устав. Армия осиротела, потеряв такого бойца.
Совсем смешно, что главный голос в тройке принадлежал Иванычу – мужику спокойному и добродушному, в прошлом исполнителю высшей меры наказания в «Крестах». Поговаривали, что на его счету было сто шестьдесят исполнений.
Николай Иванович и определил меня в палачи.
Пользовался я всегда ПМ. У нас в бригаде этого добра было навалом еще с 90-х, когда Майор имел тесные контакты с тыловыми ведомствами на окраинах разваливающейся страны. Вечером я достал «Макарыча» из спортивной сумки, проверил, смазал, завернул в грязную тряпку и забросал опять сверху тряпьем с кроссовками. Работал я всегда один. Возможно, поэтому и жив был пока. Клиенты мои ходили без охраны. Теми, которые ходили с охраной, занимались люди посерьезней, чем я. Там и деньги были серьезней, это правда, только в гробу карманов нет, как говорят в народе. Мой контингент – разбойники среднего звена, которые безуспешно пытались стать бизнесменами (ох, не любит таких братва). Последнее, что они видели в этом падшем мире – мое лицо крупным планом. Видели и все понимали. И я помню их лица – с широко распахнутыми от изумления глазами: «Не может быть!» Никто не верил, что жизнь закончилась и аплодисментов не будет. «Пах!» – и душа человека выпархивала из тела, как птичка из клетки. А тушка оставалась на лестничной площадке в распоряжении судмедэксперта, который исправно и безрезультатно искал следы моей деятельности.
Утром в пятницу я вышел в запущенный сад, чтоб помолиться. Иногда я ходил в церковь, но чаще молился на природе – когда удавалось. Так мне было понятнее. В церкви все пугало, сковывало, подавляло. А в лесу я был в первозданном храме, и ничто не мешало мне обратиться к Богу с просьбой простить в очередной раз за то, что я посылал ему курьерской почтой еще одну душу без покаяния. В это утро что-то мешало мне бесстыдно врать Создателю, и я только повторял: «Да будет на все воля Твоя! Прости меня, окаянного!» Потом присел под старой липой и незаметно задремал.
Проснулся, как от толчка, с бешено колотящимся сердцем.
В избе было пусто. Только на столе стояла тарелка с вареными яйцами, хлебом и творогом. Есть не хотелось. Я наскоро умылся, швырнул спортивную сумку в машину и надавил на газ.
…Собственно, разговор был закончен. Серега и не отпирался. Очнувшись от наркотического дурмана, он долго не мог понять, почему правая его рука прикована наручниками к батарее. Когда понял – заплакал. Моего босса интересовал один только вопрос: назвал ли очень серьезным людям Сергей фамилию, которую нельзя было называть. Никому. Даже во сне. Правда, приговор в любом случае я обязан был привести в исполнение. И знали мы об этом оба. К тому же, как оказалось, фамилию он назвал.
Пора было ставить точку, но я медлил. И с каждой секундой терял уверенность, что на этот раз нажму на спусковой крючок. «Запасные документы есть. Есть славное местечко в Белоруссии, где можно укрыться. Есть заначка на черный день. И есть Ксюша. И пропадите вы все тут пропадом!» То, что совсем недавно казалось немыслимым, становилось очевидным и окрыляло. Ну, конечно – побег! Прочь из этого ада! Спортивная сумка стояла у меня в ногах. Я вжикнул молнией и вытащил сверток. И сразу почувствовал, что с ним что-то не так. Дернул за тесемку и… на пол вывалились плоскогубцы! Клочок бумаги упал рядом. Я поднял его и развернул. «Я молилась, как ты и просил. Оружие твое я утопила в озере. Прости».
Огромная тяжесть упала с моих плеч. Я отомкнул наручники. Серега безуспешно пытался целовать мои трясущиеся руки. Он рыдал в голос, боюсь, я тоже…
«Хаммер» с визгом рванул с места и вскоре вырулил на объездную. Я старался ехать аккуратно, хотя это и стоило мне усилий. Серега, согнувшись на заднем сиденье, дрожал крупной дрожью. Мы не проронили ни слова всю дорогу. На Палкинском шоссе я остановился возле кургана, посреди бескрайних полей. Достал из бардачка сверток с пятитысячными купюрами. Отслюнявил от пачки половину, протянул ему.
- Здесь около ста тысяч. Меня не ищи. До райцентра тут километра три. Найди какую-нибудь занюханную деревеньку и замри до глубокой осени. Думаю, искать они тебя будут не больше месяца. Меня не благодари. Это я во всем виноват. А потом двигай от Питера подальше. Надеюсь, припас что-нибудь на черный день?
- Да. А ты как же?
- А я женюсь. Или уйду в монастырь. Как жена скажет. Прощай.
Через час я был в Пискунах. На крыльце стояла Ксения в белой кофте и длинной черной юбке. В руке у нее был белый платок. Я вышел из машины. Мы посмотрели друг другу в глаза, и она бросилась мне на шею…
---
Автор: Артур Болен
Из сети интернет
Канал: Полусказки бывшей ведьмы
 |  |  |
Для добавления комментариев необходимо авторизоваться
Мир Теней
Народ Тьмы, мастерски владеющий магией или народ...
